Рассказы врача невролога Камзеева. Лучшие рассказы.
Не в такие же, но в подобные ситуации может попасть каждый из нас.
| Анонс (новая публикация): Психологические аспекты реабилитации больных после ОНМК – инсульта. |
Узнайте на странице Диагноз, что мы приобрели и что потеряли с переходом на МКБ-10.
Рассказы клинического опыта врача.
Рассказы врача 1 , Рассказы врача Дм. Камзеева
Ответы врача невролога Новости
Хобби Хобби. Врач и другие.
- Уныние и депрессии литературных героев Аудиокнига .
- Навязчивые мысли зависти. Аудиокнига .
- Болят коленки. Аудиокнига .
- Богородица не бывает одна.. Аудиокнига .
- Современные трагедии. Мелочи надо ценить! Аудиокнига .
- Страхи! Что будет? Поэтому и бессонница. Аудиокнига .
- Уныние и депрессии литературных героев.Аудиокнига.
|
Признаками социальной фобии (зависимости) являются:
|
Оглавление
- Камзеев.Ятрогения. (рассказ из моего врачебного опыта).
... Дико завращал он глазами и понял, что ;жив, что рака у него нет ... - Камзеев.Аритмия. (на сайт пришло письмо).
... Страх сегодня о том, что будет завтра, сильнейшее чувство ... - Камзеев.Встреча через тридцать лет.
... наизнанку выворачивает от мерзких переживаний мерзких ощущений. - Камзеев.Чем болел Вий?
... До сохранения жизни оставалось с десяток сантиметров. - Камзеев.СВадьба не помогла
... Он уже выплакал свой страх и только всхлипывает,
размазывая грязными ладошками, слезы по щекам. - Камзеев.Оформляем бродягу ...
... Нельзя же писать о «непрерывном допросе шестнадцать часов под слепящий свет». - Страхи! Что будет? Поэтому и бессонница
Аудиокнига . - Выработать распоядок дня и жить по режиму дня.
- Не допускать умственного переутомления.
- Не вовлекаться в зависимость телевизионных передач, компьютерных сайтов, игр.
- Не переусердствовать в физических нагрузках.
- Обеспечить полноценный, беззаботный сон.
- Восстановить правильный ритм дыхания.
- Контролировать эмоции.
- Не допускать навязчивых мыслей.
- Избавиться от мышечных зажимов и мышечных болей.
- Следовать правилам в питании.
- Больше полноценного белка, витаминов, зелени, овощей и фруктов.
- Уменьшить жир, соль, сахар.
- В рацион включать рыбу.
- Исключить фастфуд.
- Не наедаться на ночь.
Рассказы врача невролога.
Ятрогения. (рассказ из моего врачебного опыта).
Задумал поведать случай из жизни семидесятилетнего пенсионера, обладающего уймой свободного времени, проводящего это время в заботе о своем здоровье, рассуждающего о вредной и полезной пище, о способах продления долголетия.
Дня два прошло с того времени, как утром Геннадий Васильевич поел винегрет. Чудо не в том, что поел винегрет, а в том, что винегрет был чуть подкисшим. Но, Геннадий Васильевич, руководствуясь правилом «лучше в нас, чем в таз, съел прокисший винегрет.
Потом оказалось, что лучше было бы в таз, чем в нас, но дело сделано. И это дело забурчало в животе. На унитазе из Геннадия Васильевича ухнуло и затихло. Ухнуло и затихло.
Приятно проводя время на унитазе, Геннадий Васильевич откликнулся на телефонный звонок.
В наше время даже бабушки не расстаются с телефоном. Даже в туалете. А Геннадий Васильевич, пенсионер продвинутый, он компьютер может включить и выключить. Поэтому, ничего удивительно, что переживая ощущения на унитазе, он откликнулся на телефонный звонок.
Звонил товарищ и приглашал в гости, по случаю приезда его друга-врача, с которым он хотел познакомить Геннадия Васильевича.
– Не могу! ответил Геннадий Васильевич, мне от унитаза метров на пять можно отходить.
- Это у него от поджелудочной железы. Пусть обязательно сдаст кровь на маркер рака. Такое может быть от рака поджелудочной железы,- послышался в телефоне голос врача, товарища приятеля.
У Геннадия Васильевича все сжалось и к унитазу он не подходит уже дня по три. Уханье сменилось отказом чего-либо выводить из организма. Организм очищаться отказался, а голова засорилась мыслью:
Прежде спал, как убитый, а тут бессонница!
Геннадию Васильевичу казалось, что он ;перестал спать вообще;.
Днем ходил, как одурманенная мухомором муха, а ночью, задремав, быстро просыпался, ворочался, впадал в рабство навязчивых мыслей, представлял себя то в больнице, то на операции, то героем, то полным ничтожеством.
Недавно он умер. Во сне.
Видит, как его выносят в гробу и ставят на две табуретки у подъезда. Геннадий Васильевич силится сказать, что он только винегрет съел, а вокруг смеются говорят, что от винегрета рака не бывает. Проснулся Геннадий Васильевич, когда его бросили в яму и забросали землей. Дико завращал он глазами и понял, что ;жив, что рака у него нет, но радости не испытал.
Утром шел умываться, смотрел в зеркало и видел свое посеревшее лицо, красные глаза, надутые веки. Из зеркала на него смотрел старый изжитый человек, будто ему не семьдесят лет, а все девяносто семь: Неужели, в самом деле, рак? Почему щитовидной железы? Врач сказал поджелудочной. Только дожил до хорошей жизни , и умирать пора.
Геннадию Васильевичу была понятна абсурдность таких мыслей, их нелогичность, но избавиться от них он не мог.
Мысли приходили ниоткуда, когда для них не было повода, когда все хорошо, и вдруг
голос врача из телефона:
- У него рак поджелудочной железы! -
Почему он так сказал? - спрашивал сам себя Геннадий Васильевич. Он же меня не знает!
Врач анамнез должен собрать! Спросить, что, почем, откуда?
Ни слова не спросил, а рак! Сдай кровь! Узнай маркер!
У врачей это называется ятрогения.
Геннадий Васильевич все делал, чтобы убежать от навязчивых мыслей.
Купил лыжные палки и стал ходить по-скандинавски: – Раз, два, три! – командовал он себе, – раз, два, рак! У меня рак!
Отбросил палки, стал читать:
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же рак возьмет меня?
Отстала мысль! Наладилось! Думы потекли спокойные, о времени, о себе. Обычные, хорошие мысли. Геннадий Васильевич садился обедать, с аппетитом брал ложку и думал: - "А может и в самом деле рак?"
Мысль, как чесотка, – чем больше хотелось отвязаться, тем сильнее она привязывалась.
Аппетит пропал, близких стал чураться. Раньше его трудно было вывести из себя, а сейчас взрывался гневом по пустяку.
Оглядывался вокруг и со злобой думал: - "Вот они, людишки, здоровые, веселые, а у меня рак!"
От этого ему было стыдно смотреть в глаза, даже посторонним. Свободного времени уйма, а времени нет. Время остановилось на мысли: - "У меня рак!"
К Геннадию Васильевичу прицепилась новая навязчивость, стал непрестанно осматривать себя. Натер до красноты живот, искал, не выросла ли в селезенке опухоль?
Вместо привычных книг о здоровом образе жизни, буквально бросился изучать медицинскую литературу по онкологии, и в каждой статье находил подтверждение своих мыслей: - У меня рак!
Купил аппарат для контроля давления. Новая беда! Каждый раз новые показатели!
Геннадий Васильевич лучше других понимал,
что его страхи не обусловлены реальной угрозой, поэтому советы бросить ;дурью маяться
он принимал, как насмешку.
Он остался один на один с собой, со своими мыслями.
Лучшим и единственно достойным собеседником становился он сам.
Мысли двигались ;по кругу, порождали одиночество среди людей:
- К врачам идти? Обследоваться? а что они найдут в мыслях?
Будут кормить лекарствами, исправлять шейный позвонок,
заставлять глубоко дышать, советовать прогуливаться перед сном? - размышлял он.
Геннадий Васильевич убедился, что сила навязчивых мыслей в том,
что он не может повлиять на них:
- Значит, за моими мыслями стоит чья-то иная, самостоятельная воля.
Неподвластная мне. Ну, не врач же! А кто?
Среди своих книг Геннадий Васильевич нашел изречение Иоанна Кронштадтского:
«Если ты от какого-либо движения сердечного испытываешь тотчас смущение,
стеснение духа, то это уже не свыше,
а с противоположной стороны от злого духа
Что такого написано?
А ему стало легче!
Геннадию Васильевичу стало стыдно, что, к своим семидесяти годам,
он оказался неспособным принять даже мысль о болезни.
Ему пришло в голову, что он слишком много внимания уделял запросам тела и совсем не думал о душе.
Вот почему, простое упоминание о возможной болезни,
ввергло его в гибельную навязчивость. - Если я только от мысли места себе не нахожу, то что будет, когда в самом деле заболею? - думал Геннадий Васильевич, - Стыдно, Гена! Считаешь себя православным, других учишь,
а сам в церковь заходишь, как в овощную лавку.
Да! Свечку дешевую ставишь, а просишь гор золотых.
По телефону услышал!
Искушения-то не было, а на тебе, как поддался!
На причастии, на исповеди ни разу не был. Стремился к силе тела, а духом ослаб
Такие мысли привели Геннадия Васильевича в церковь.
Трудно вначале было стоять на литургии, да и непонятного много.
Постепенно появились новые знакомства среди прихожан.
Осмелился спросить совета батюшки:
_Подумайте, - сказал батюшка, - что писал преподобный Макарий Оптинский:
«Болезнь невольно заставляет помнить о будущей жизни
и не увлекаться прелестями мира,
да и ум после болезни бывает чище и прозрачнее,
она же заменяет и недостаток дел наших."
-Поразмышляйте над поучениями святителя Тихона Задонского::
"Для тебя болезнь твоя, а не против тебя.
Если с благодарением терпишь болезнь твою, обратится она тебе во благо";.
Геннадий Васильевич теперь не просто стоял на литургии, а начал активно участвовать в Богослужении.
Узнал, на каком Богослужении, какие песнопения поются, какова их последовательность, в чем их смысл.
Навязчивости отступили.
Стал изучать Руководство к духовной жизни преподобных Варсонофия Великого и Иоанна Пророка:
"Когда человек чувствует болезнь, и страсть не беспокоит его,
то такая болезнь от Бога и уничтожает духовную брань,
и тогда надобно оказывать телу некоторое снисхождение.
Когда же при болезни беспокоит и страсть,
то отнюдь не нужно снисходить телу,
ибо эта болезнь происходит от бесов, а снисхождение умножает страсть."
Геннадий Васильевич вступил в новую жизнь. ;
Я получил письмо.
Автор врач, со стажем сорок пять лет, пенсионер. Василий Васильевич.
Как он себя характеризует, человек он пожилой, здоровье по возрасту, без вредных привычек.
О «здоровом образе жизни», о «полезной и вредной пище» не задумывается.
Лето проводит в деревне, копает землю, воюет с сорняками и кротами.
Ложится спать в десять, просыпается в шесть. Ест, что приготовит жена – Вера Васильевна.
- На пенсии самая жизнь только начинается! Сам себе господин. Картошка так картошка! Суп так суп!
Что Бог послал! Чего еще надо?
Для развлечения деда внуки привезли старый компьютер, подключили к интернету.
Мало по малу Василия Васильевича опутала всемирная паутина.
Кроты безнаказанно строят подземные лабиринты, трава оккупирует грядки, а дед смотрит в монитор.
- Оторвись, старый дурень! Смотри, день какой! – укоряла жена, пропалывая сорняки.
Василий Васильевич узнает «правду», которую скрывает наше телевидение.
Все бы ничего, пора спать. Да сон пропал.
Одиннадцать, а вот еще новость о загрязненной нитратами пище! А тут поймали чиновника на взятке!
Не понятно толи сон, толи кошмар. Еда не вкусная. Аппетита нет. Погода плохая. Не голова, а корчага.
- Что? Узнал правду? – вразумляла жена.
- Ты не знаешь, как все у нас плохо!
- Чего тебе не хватает? Дети, внуки хорошие! В магазине все есть!
- Ты не знаешь, как люди страдают! Не доедают! Болеют! Права ограничивают!
Свободы нет! Выборы с обманом!
Присел дед на лавочку и, … что-то колыхнулось в груди.
К горлу подступило теплое, влажное стеснение. И … все прошло.
Непроизвольно левая рука нащупала на правом запястье пульс.
- Ровный пульс, - пробормотал дед и начал считать:
– Один, два, … девять, десять! Одиннадцатого удара нет!
Давай снова. Один, два, … девять, десять, … восемнадцать, девятнадцать! Двадцатого удара нет!
Заметался Василий Васильевич от страха! Ведь он же врач!
- Аритмия! Экстрасистолия! Без причины не бывает! Лишнего веса нет! Сахарного диабета нет!
Не курю! Не пью! Никаких излишеств! Значит! … Инфаркт!
Забыл дед про ущемления свободы, про несменяемость власти, про страдания голодающих.
Увяз в мыслях об инфаркте.
Вернее, о том, что будет!
Страх сегодня о том, что будет завтра, сильнейшее чувство,
порождающее хаос переплетающихся мыслей,
предрекающих мрачное будущее, парализующее волю к жизни.
- Что делать? сокрушался Василий Васильевич,
с еще большим усилием надавливая на запястье и ужасаясь пропущенному удару сердца.
- Давай сходим в больницу. Что врач скажет, - советовала Вера Васильевна.
Василий Васильевич ужасался мысли, что врач подтвердит его худшие опасения
и оттягивал посещение больницы.
Ночью вставал, нащупывал пульс, измерял артериальной давление, погружался в кошмарные сны наяву.
Наконец, Вера Васильевна настояла пойти на консультацию.
В приемном покое медсестра сделала выговор, что надо было вызывать «скорую помощь»,
распорядилась лечь на кушетку, записала электрокардиограмму и вызвала врача.
Василий Васильевич смотрел на белый халат, ощущал уверенные движения рук,
улавливал малейшие движения глаз, губ, ожидая, что его оставят в больнице и,
думал о том, что на ногах не подстрижены ногти.
Врач выслушивала тоны сердца, заставляла дышать глубоко, задерживать дыхание,
внимательно изучала электрокардиограмму.
- У Вас все хорошо! Признаков ишемии нет.
Василий Васильевич больше не слушал, торопился поскорее одеться и выйти на улицу,
глубоко вздохнуть и забыть кошмар с перебоями в сердце.
Пока мучает вопрос без ответа, человек испытывает панический страх.
Как только приходит ответ, в мыслях воцаряется порядок,
определяются разумные ограничения в образе жизни.
Дома вместе с женой внимательно изучили рекомендации врача
по лечению навязчивых мыслей, навязчивостей.
- Теперь я и с перебоями здоровее прежнего!
Марий Эл, Илеть.
20 август 2019 г.
Вл. Камзеев.
Встреча через тридцать лет.
Коллега, сидя в президиуме торжественных собраний, привлекала плотным телом, твердой походкой, утвердительными жестами.
С ней у меня шапочное знакомство, когда изредка пересекаемся на врачебных конференциях.
Год назад они отмечали встречу выпускников – тридцать лет. В разноголосом гвалте слышалось:
- Это ты!
- Совсем не изменился!
-Тебя не узнать!
- А помнишь?
- На какой должности горбатишься?
Бокал шампанского. Рюмочка коньяка. Обнимашки. Целовашки.
- Я тебя сразу узнал. Помнишь наши встречи в парке? Наши мечты?
Как не помнить! Вспомнилась юношеская не состоявшаяся любовь.
Воспротивились родители. Направление получили в разные города.
А сейчас встретились. Через тридцать лет. Само собой случилось, что остались вдвоем в номере гостиницы.
Домой пришла, не помня как. У порога затошнило, в глазах потемнело, ноги подкосились. Утром стало хуже.
Свекровь с мужем решили, что во всем виновата еда.
– Чем сейчас кормят! Какие продукты! Какие повара! Контроля нет!
Промывания, отпаивания молоком, запихивания в рот активированного угля.
Тошнота прошла, а здоровье ушло.
Стала сохнуть статная, уверенная в себе женщина. Глаза окаймились синими кругами. Щеки ввалились.
Пошли обследования, по моде современности, «всего организма».
Допрашивали организм с пристрастием, дотошно. Но, ничего криминального не нашли.
Анализы показывали отменное здоровье, а с тела сходила полнота до обнаруживания костей.
Ничего не оставалось делать, как идти к колдунам.
Колдуны посмотрели на воду, поводили над чакрами свечой, нашли сглаз, порчу, несовместимость работы с гороскопом,
запретили вредную и мертвую пищу, приказали питаться раздельно по группе крови.
От правильного питания всего нельзя стало еще хуже.
На излете здоровья случай привел несчастную в мой кабинет.
Она вошла и начала рыдать, всхлипывать, вздергиваться.
Я сидел молча и старался, как то связать сумбур бессвязных вскриков в связанные мысли.
– Как вспомню те три минуты, наизнанку выворачивает от мерзких переживаний мерзких ощущений.
Колыхающийся живот. Надсадное, сопящее пыхтение в ухо.
Слюнявые губы. Чужой, мерзкий человек.
– Я на встрече десять лет не была, а на двадцать его не было. За чем я пришла на тридцать?
– Я только Вам открылась! Все ищут причины! Да разве не известно, что умершую любовь нельзя оживлять?
– Как все мерзко! Как мерзко, что я об этом Вам говорю!
Я сидел молча и временами, когда она стихала и,
будто освобождалась от наваждения навязчивого самобичевания, слегка касался ее руки.
Она встала, так же неожиданно, как и пришла.
Всхлипывая, вытирая слезы, сморкаясь, не прощаясь, тихо закрыла за собой дверь.
Через полгода мы встретились на врачебной конференции.
Она вошла в зал заседаний, вернувшаяся в свое плотное тело,
в свою твердую походку, в свои утвердительные жесты.
В перерыве подошла ко мне и тихо сказала:
– Я тогда раскаянием чуть себя не погубила.
Глаз от стыда поднять не могла. Мукам совести не было конца.
Зачем такого допустила?
Прогнала самоистязание тем, что будто на исповеди у Вас, покаялась никогда, даже в мыслях, не думать об этом.
Казань.
Сентябрь, 2019 г.
-
-
Вл. Камзеев.
Чем болел Вий?
Я запомнил, как на лекции по нервным болезням в Старой клинике,
профессор Владимир Михайлович Сироткин спросил:
- Какая болезнь была у Вия?
Не многие знали, кто такой Вий? Владимир Михайлович всплеснул руками:
- Вы же врачи! Интеллигенты! Как не стыдно опустить свою жизнь до свиного корыта!
Не читаете! На выставки не ходите! В театре не бываете!
Я с тех пор уяснил, что знания и образованность понятия разные.
Однажды, в унылый осенний день, на прием женщина привела Вия.
Мужчина шел, с каждым шагом со все большим трудом переставляя ноги.
Морщины на лице сглаживались, веки опускались, почти закрывая глаза.
Он мешком упал на предложенный стул.
Его глухой голос, с каждым словом становился все глуше, а речь не разборчивее.
Постепенно слабели мышцы грудной клетки, отчего ему становилось труднее дышать. Лицо начинало синеть.
Пациент неловкими пальцами вынул из холщевого мешочка пакетик, свернутый из пергаментной бумаги,
замедляющимися движениями развернул и высыпал порошок на язык.
Через некоторое время силы стали возвращаться. Дышать стал свободно. Лицо порозовело.
Набирая полную грудь воздуха, он распрямился, веки поднялись, речь стала четкой, понятной.
- Как так можно жить?
Если не двигаюсь, порошка хватает на пять – шесть часов. А если подвигаюсь …
Жесткую еду жевать не могу. Силы оставляют.
Я понимаю, - подался в мою сторону больной, - каждому человеку нужна болезнь.
Каждой болезни нужен человек. За что мне такая! Я жить так не хочу.
Говорят, в Москве операцию делают?
Я выписал рецепты на нужные порошки, обещал узнать о новых методах лечения его болезни.
Вышел из кабинета он уверенным шагом.
Через неделю пришла жена больного выписать рецепт, потому что порошки быстро закончились.
- Скажите, правда в Москве лечат? – без надежды задала она вопрос.
- Нет, - ответил я, - ведутся научные исследования.
Обязательно будут найдены эффективные методы. Нужно надеяться!
- Ох! Как я устала! Ночью прислушиваюсь – дышит ли?
Чую задыхаться начинает, я ему в рот порошок сыплю. Он даже не помнит этого. Не всегда просыпается.
Как тяжело слушать, что он жить не хочет.
Выброшу, говорит, порошки в окно, задохнусь, и всем лучше будет.
Я так больше не могу! – сказала она, выходя из кабинета.
Через какое-то время на утренней пятиминутке зачитали список сотрудников больницы, делегируемых на митинг.
Я был рад, что попал в разряд достойных такой чести.
Я стоял в толпе на цыпочках, вытянув шею вверх, а подбородок вперед,
старался не пропустить момент запечатывания нашего послания будущим жителям города.
На трибуне, сколоченной из досок и покрытой красной материей,
о счастливой жизни в своей квартире, с центральным отоплением и водой из крана на кухне,
говорили директор нефтехимкомбината Лемаев, начальник строительства Королев,
партийные, исполкомовские работники, комсомольские активисты, передовые рабочие.
Нижнекамск семидесятых годов состоял из новостроек пятиэтажных хрущевок,
долгостроящейся гостиницы «Кама», на переходе Проспекта Химиков в Проспект Строителей
с отходящей улицей Юности в одну сторону и улицей Тихая аллея в другую.
Митинг проходил в честь заселения первого в городе девятиэтажного дома.
По этому случаю к фасаду прикрепили памятную доску,
а в нишу, прорубленную в стене дома, поставили титановую капсулу в виде цилиндра,
в которую вложили бумажный свиток под сургучной печатью, с посланием от нас им.
Вскрыть капсулу и прочитать, что мы написали им, нужно будет через пятьдесят лет.
Об этом золотыми буквами было выбито на мраморной доске, которой запечатали нишу, завинтив гайки разводным ключом.
Митинг близился к завершению, как меня толкнули сзади:
- Владимир Дмитриевич! Срочный вызов!
В машине судмедэксперт, милиционер и медсестра с чемоданчиком медикаментов для экстренных случаев, рассказали,
что пациента, которого я называл Вием, нашли мертвым.
Недавно жена его бросила, получила расчет и уехала, неизвестно куда.
Он остался совсем один. На столе нашли записку:
«Никого не вините. Порошки бросаю в окно. Прощайте».
Моросил мелкий, унылый дождь.
Назойливый ветер монотонно дул в одну сторону. Низкие, серые, тяжелые облака, медленно плыли на запад.
У одного из бараков толпа возбужденных людей.
Неподалеку от раскрытого окна, на мокрой земле,
устремив невидящие глаза на холщевый мешочек с порошками,
подогнув одну ногу, словно, упираясь ползти дальше, лежал Вий.
Его правая, вытянутая рука, пальцами почти касалась холщевого мешочка.
До сохранения жизни оставалось с десяток сантиметров.
Я долго корил себя тем, что не придал значения суицидальным высказываниям своего пациента.
Впрочем, не следует прошлое вспоминать с упреком.
Прошлое не хуже настоящего и не лучше будущего.
Кто равнодушен к своему делу, ошибок не совершает.
В работе с врачами, я часто вспоминаю Владимира Михайловича Сироткина,
и также хочу, чтобы врачи знали, чем болела Тургеневская Лукерья?
Чтобы врачи проследили развитие опиумной наркомании Анны Карениной.
Говорю, что лучшего описания эпилепсии, чем у князя Мышкина нет.
Спрашиваю, какую трагедию и как, пережил Афанасий Иванович?
Как лечили Кити Щербацкую?
В чем потеря смысла жизни Ивана Ильича?
Ведь мы же врачи. Интеллигенты.
Это нужно, чтобы не угодить в палату № 6.
июль 2018 г.
Вл. Камзеев.
Свадьба не помогла.
По окончании Казанского медицинского института, в 1968 году, четыре года работал в Нижнекамске, в центральной районной больнице.
Первый год в Поселке, что в нескольких километрах от города,
а потом в современной больнице в центре города.
Тогда организованной психиатрической службы не было,
и меня назначили заведующим кабинетом по диспансерному наблюдению и лечению больных с психическими расстройствами.
Расскажу несколько историй первых лет моей врачебной карьеры.
Середина декабря. Живем в ожидании Нового Года.
Верим, что он принесет новое счастье!
Ищем, где по блату, из-под полы, достать бутылку шампанского и,
что-нибудь, вкусненького к столу.
Но, работа согласно графика.
На плановый прием приглашена больная эпилепсией. Припадки у нее начались в детстве.
Родители, как могли, скрывали «позорную болезнь» и
в семнадцать лет выдали дочь замуж, полагая, что замужняя жизнь и рождение ребенка лучшее лекарство.
Молодожены завербовались на Всесоюзную, ударную, комсомольскую стройку в Нижнекамск.
Роза устроилась на работу бетонщицей на вибростоле.
Там и случился припадок, разрушивший надежды родителей на сохранение тайны и на излечение семейными радостями.
Я оформил Розу на диспансерный учет, со всеми льготами, полагающимися для этой болезни.
Роза, получив набор медикаментов, выслушивала наставления по правилам лечения своей болезни.
Как вдруг!
Я, и моя медсестра Зоя, в ужасе застыли от звериного рыка несчастной, молодой женщины.
Окаменело смотрели, как от жестокого напряжения мышц всего тела,
пациентка развернулась во весь рост, под скрежет зубов вытянулась дугой, упала навзничь и,
с треском ударившись затылком, забилась в судорогах, колотя головой, руками и ногами по полу.
Мы упали на колени, удерживая голову и руки от переломов и ушибов.
Казалось, прошла вечность, но, то были считанные минуты.
Больная обмякла, затихла.
Прошел месяц и тревожная новость с Розой плохо.
Едем в Поселок, поселение строителей нефтехимкомбината.
Малоснежная зима. Непрерывный, протяжный, ветер в одну сторону, поднимает поземку,
проникает во все щели, под все складки одежды,
заставляет жителей не верить градуснику и ощущать двадцать два градуса, как все тридцать.
Энтузиасты строительства города юности со всего Советского Союза жили в бараках
и ждали переселения в собственные квартиры в городе.
В Поселке удобства во дворе, вода в колодце, магазина нет, родителей на работу, а детей в садик отвозят и привозят вахтовой машиной.
Летом пыль, осенью грязь.
Бараки построены из двух слоев, грубо обработанных досок, между которыми насыпаны опилки.
Летом душно, осенью сыро, зимой холодно.
В длинном, темном, без окон коридоре, нащупываем нужную дверь.
Комната три на пять метров с одним окном, завешанном старым, дырявым, байковым одеялом,
освещается тусклокрасным светом, запыленной лампочки под потолком, без абажура.
Под окном самодельный, кривобокий стол с горой не мытой посуды.
Рядом с окном полочка, ажурно вырезанная из фанеры лобзиком,
с маленьким, квадратным, зеркальцем, тюбиком губной помады и коробочкой пудры.
В углу пышет жаром раскрасневшаяся буржуйка. На ней, в черном от копоти чугуне, варится картошка.
Голова, чуть не касаясь потолка, окутана жаром, ноги замерзают в холоде.
В углу у двери ведро воды, с не растаявшими льдинками.
Вдоль стены, никогда не застилавшаяся, полутораспальная кровать с железными спинками.
На кровати, провалившись в панцирную сетку, в потрепанной шубе на плечах, уперев локти в колени, уронив голову на ладони,
словно дополнение к окружающей обстановке, неподвижно курит «Приму» муж Розы.
Увидев меня, он спросил:
- Мне бюллетень выпишите? На работе стребвуют.
- Выпишу. Лекарства принимала?
- Нет. Сказали они вредный.
На полу, на смятом, домотканом, половике, в домашнем, байковом, халате, валенках на босу ногу,
раскинув руки в стороны, лежит Роза.
Из открытого, перекошенного рта, чуть высунут распухший, прикушенный язык, подбородок в сгустках запекшейся крови.
Разметавшиеся волосы, в крови из рассеченной раны на затылке, присохли к полу.
- Больна сильный бился на ентот раз, - пояснил муж, не вынимая сигарету изо рта,
- вишь, затылкым буздякался. Башка вся расшиб.
Возле мамы, на брошенной на пол, смятой подушке, в зимнем ватном пальтишке с цигейковым воротничком и,
в не по росту больших валенках, сидит полуторагодовалый мальчик.
Он уже выплакал свой страх и только всхлипывает, размазывая грязными ладошками, слезы по щекам.
Мы, как могли, успокоили мальчика, положили, еще не пришедшую в сознание Розу,
на носилки и отвезли в терапевтическое отделение с воспалением легких.
На следующий день Розу навестил муж.
Он принес пять, вкрутую сваренных, куриных яиц, банку консервов «Завтрак туриста» и, молча, сел возле кровати жены.
- Как там? – поинтересовалась Роза.
- Аэй инде! Нищава! Я в круглыйсуточный определил ева.
-А! – успокоилась Роза. – Сам-то как?
- Аэй инде! Нищава! Столовая жру.
-Ну, айда, че сидеть.
Когда муж ушел, Роза с просветлевшим лицом, скрывая улыбку, проговорила: - Он хороший. Не пьет.
Соседка по палате, нервно подернув плечом, тихо пробормотала:
- Мне бы такое счастье! – и встала на сквозняк у открытой форточки, чтобы повысилась температура,
и ее оставили бы еще на несколько дней, поспать на чистой простыне,
покушать готовую еду, не слышать матерного рева мужа,
не запудривать синяки под глазами, не закрашивать помадой, рассеченную губу, не стервозиться с соседями.
Я оформил письмо в профком о том, что семья Розы имеет право на внеочередное получение изолированного жилья.
- Сегодня оформляем бродягу в дом престарелых, - сказала медсестра Зоя, положив на стол папку с документами.
Сейчас глубокая осень, а тогда, ранней весной, в городе объявился бродяга. Высокий, сгорбленный старик, одетый в лохмотья, в рваных ботинках на одну ногу, неряшливо побритый, с не мытыми, спутанными волосами, с застрявшими в них клочками соломы. Документов у него не было. Его отовсюду гнали. Брезговали даже дать милостыню. Пугали им расшалившихся детей. Бродяга, переходя с одного места на другое, пристроился жить в телятнике за городом. Телятницы к нему привыкли и подкармливали, чем могли, тем более, что он стал безотказным помощником, исполняя самые трудные и грязные работы. Спал тут же, на куче сена.
К очередной годовщине Великого Октября в телятник прибыла комиссия из района с проверкой и, увидев бродягу, распорядилась убрать это безобразие. Из-за вопиющего факта, порочащего высокие принципы и идеалы социалистического общежития, красный вымпел «Передовому телятнику района» вручать не стали, а бродягу приказали отправить в дом престарелых.
Все необходимые справки в деле есть, даже заключение консультанта психиатра из Казани, что пациент страдает хроническим алкоголизмом с систематизированным бредом величия.
Что пациент страдает от алкоголизма, у меня вызвало улыбку. Мои пациенты алкоголики не страдали. Страдали их жены, дети, семьи.
В кабинет, высоко подняв голову, распрямившись, что скрывало его сутулость, четким шагом вошел бродяга. У стола он остановился, щелкнув каблуками, сношенных, но крепких, ботинок, вымазанных дегтем. На нем был поношенный пиджак и брюки – подарок кого-то из телятниц. Волосы помыты, неумело подстрижены и всклокочены в виде львиной гривы. Щеки в порезах и ссадинах от бритья тупой бритвой .
- Садитесь, пожалуйста! Рассказывайте!- Я сотни раз рассказывал, но мне не верят, – ответил мой пациент.
- А я поверю, - парировал я.
- Я дворянского происхождения. Был царским офицером. В Гражданскую примкнул к красным. К Тухачевскому. Потом воевал здесь, под Казанью. Командовал эскадроном. Потом служил при штабе …
- «Вот он, бред величия», - подумал я.
Пациент замешкался, испытующе посмотрел на меня. Я постарался показать заинтересованность и внимание.
- Имел награды, - продолжал он бредовую речь. – За успешный бой, на высотке под Мамадышем в девятнадцатом, мне вручили именную саблю... Все отобрали.., - со вздохом, почти прошептал человек, к которому у меня рождалась симпатия. Хотя бред есть бред. <>br - Кто отобрал? – продолжил я общение с пациентом.К тому времени я уже много раз выслушивал бред разных пациентов. Но, то был бред, который вызывал сочувствие и жалость бессилия своих возможностей помочь больному. А здесь бред казался правдой.
- В тридцать седьмом объявили, что Тухачевский арестован за измену. Я закричал, что это клевета! Меня тут же арестовали и отвезли на Черное озеро. А там …Сидящий, напротив меня статный старик, сник, плечи опустились, голова поникла, тело сотрясли рыдания, которые он безуспешно старался унять. Передо мной сидел бродяшка, жалкий, раздавленный.
Но, вот он справился с минутной слабостью и вновь передо мной герой, гордый верой в свой бред, который для него был правдой.
- Я все помню, как будто было вчера, все это у меня в глазах, - продолжал свой рассказ, человек, которого я отправлял в дом престарелых. – Меня потащили в низ, по лестнице, в подвал, на ходу сдирая китель, галифе, сапоги. В камере избили. Их было трое, может четверо. Умело били. Напоследок между ног. Тут сознание у меня отлетело…- Три года пробыл. То на Черном озере… То в пересыльной тюрьме под Кремлем.
Я путался в своих мыслях. Рассказывает, почти литературным языком, так, что на бред не похоже. Но, можно ли поверить в то, что чекисты ставили его у стены, на краю вырытой могилы, завязывали глаза, выстреливали над ухом из пистолета и дубинкой били по голове, что он, приходя в сознание на дне ямы, думал, что это и есть «тот свет». Нет, в это поверить нельзя! Это бред!
В своих записях в посыльный лист я, сколько мог, смягчал бредовые высказывания героя гражданской войны. Нельзя же писать о «пытках в подвалах» на Черном озере, о «непрерывном допросе шестнадцать часов под слепящий свет», об «одиночных камерах на хлебе и воде», потому что, даже в бредовых речах, такого быть не могло.
Невозможно верить в то, что противоречит сложившимся убеждениям.
- А потом меня на лесоповал отправили. К уголовникам. В те края, где Сталин в ссылке был, - видя, что его слу